Медсестры унижают пациента в больнице

Меня зовут Виталик, и мне было двадцать четыре года, когда я попал в эту адскую больничную палату с аппендицитом. Адской не потому, что было больно или плохо лечили — как раз наоборот. Адской из-за них. Из-за двух ведьм в белых халатах, которые превратили моё выздоровление в какую-то изощрённую пытку.
Это была обычная городская больница, пахнущая хлоркой, варёной капустой и тоской. Я лежал в трёхместной палате, но соседи мои, два деда, то и дело отвозились на процедуры или спали богатырским сном под вой телевизора. А я был молод, относительно здоров, кроме этого чёртова аппендикса, и мне до умопомрачения было скучно. До того момента, пока в моей жизни не появились они.
Светлана и Ирина. Медсёстры. Светке было лет двадцать восемь, высокая, сгущённо-молочная блондинка с холодными голубыми глазами и очень ядовитым языком. Она всегда говорила так, будто делала одолжение, снисходя до твоего уровня. Ира — её полная противоположность: жгучая, кудрявая брюнетка, миниатюрная, с веснушками на вздёрнутом носике и с хитрющими, словно у кошки, зелёными глазами. Она постоянно улыбалась, но улыбка эта была какая-то колючая, изучающая.
Они были неразлучны, как сиамские близнецы. И, как выяснилось, главным их развлечением на смене было издевательство над пациентами. Не злое, нет, скорее — похабное, циничное, на грани фола. Они могли при всех обсуждать, у кого из мужиков в палате «мочеиспускательный канал в порядке», или громко спорить о размерах того или иного парня, пока он краснел и пытался провалиться сквозь постель.
Ко мне они присматривались пару дней. Пока Светка ставила капельницу, её длинные, холодные пальцы в тонких латексных перчатках скользили по моей руке, и она бросала Ирине какие-то намёки, от которых та хихикала, прикрывая рот ладонью. Я вроде как должен был злиться, но… чёрт, меня это дико заводило. От их взглядов, полных скрытого смысла, по спине бежали мурашки, а внизу живота начинала разливаться та самая, предательская теплота.
В тот день, который всё перевернул, дедов вывезли на физиотерапию, и палата опустела. Солнечный луч, пыльный и ленивый, падал на мою кровать. Я дремал, и мне снилось что-то смутно-приятное, когда дверь скрипнула.
Вошли они. Светлана катила за собой тележку с какими-то склянками и инструментами, Ира шла следом, помахивая стетоскопом, как ожерельем.
«Ну что, Виталь, — голос Светки прозвучал как скрежет замка. — Пришло время для твоей маленькой… процедуры».
Я попытался сесть, но она жестом остановила меня. Они встали по обе стороны кровати, смотря сверху вниз. Две белые тени, два ангела-истребителя.
«Доктор прописал клизму, — сказала Ира, и её глазки весело прыгнули. — Надо почистить тебя изнутри, перед выпиской».
Сердце ёкнуло и забилось где-то в горле. Клизма. При них. Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо.
«Не стесняйся, мы всё у мужчин видели, — Светлана натянула перчатку. Резкий, резиновый звук щёлкнувшего латекса прозвучал в звенящей тишине палаты как выстрел. — Хотя… — она переглянулась с Ирой, и на её губах появилась та самая, ледяная ухмылка. — Знаешь, Ир, а давай для начала просто посмотрим, с чем имеем дело? А то парень всё время под одеялом прячется. Интересно же».
Время замерло. Гулкий стук собственного сердца в ушах. Пахло латексом, их духами — сладкими у Иры и резкими, мужскими, у Светы. Они смотрели на меня, и в их взглядах не было ни капли профессиональной отстранённости. Только плохо скрываемое, жестокое любопытство и предвкушение.
Я понял, что сейчас всё и начнётся. И отступать было некуда.
Сердце колотилось так, будто хотело выпрыгнуть из груди и притвориться мотыльком, забиться в угол. Латексный щелчок перчатки Светланы отозвался в тишине палаты, как хлопок бича.
«Ну что, Виталя, — её голос был сладким, как сироп, и ядовитым, как цианид. — Стесняешься? Мы же медики. Для нас тело — это открытая книга».
Ира, стоя с другой стороны кровати, подалась вперёд, её кудряшки качнулись. В её зелёных глазах плясали чёртики.
«Да ладно тебе, — прошептала она, и от этого шёпота по коже побежали мурашки. — Мы всё равно уже всё про тебя знаем. Слышали, как ты по ночам ворочаешься и стонешь. Думаешь, мы не понимаем, о чём твои сны?»
Я попытался что-то сказать, но язык будто прилип к нёбу. Рука сама потянулась к краю одеяла, чтобы натянуть его выше, но Светлана была быстрее. Её рука в холодной перчатке легла на моё запястье, прижимая его к простыне. Прикосновение было обжигающе-ледяным.
«Не-не, — строго сказала она, но уголки её губ дёргались. — Сегодня правила устанавливаем мы. Ты наш пациент. Наша собственность. Правда, Ир?»
«Абсолютно, — кивнула та, уже надевая свои перчатки. Этот мерзкий, скрипучий звук сводил с ума. — Мы должны провести полный осмотр. Чтобы избежать… осложнений».
Они переглянулись, и между ними пробежала целая молчаливая договорённость. Меня бросило в жар. Я чувствовал себя кроликом перед удавами, полностью в их власти. И самое ужасное — самое постыдное — то, что от этого унизительного положения, от их властных взглядов у меня предательски начала шевелиться плоть между ног. Слабый, робкий импульс, который я пытался подавить всей силой воли.
Светлана, не отпуская моего запястья, другой рукой медленно, театрально потянулась к одеялу. Её пальцы скользнули по шерстяной ткани, приближаясь к тому месту, где скрывалась моя самая большая тайна, моя уязвимость.
«Давай же, покажись, — прошипела она, и в её голосе впервые прорвалось нетерпение, чистая, неподдельная жажда зрелища. — Мы хотим оценить… масштабы трагедии».
Ира замерла в ожидании, прикусив нижнюю губу. В её взгляде читалось не только любопытство, но и какое-то голодное, хищное любопытство.
Время растянулось. Я видел каждую пылинку в солнечном луче, каждую морщинку на натянутом латексе перчаток. Слышал собственное прерывистое дыхание и их ровные, полные ожидания вдохи.
И вот край одеяла дрогнул. Холодный воздух палаты коснулся оголённой кожи бёдер. Я зажмурился, не в силах смотреть. Готовый к их смеху, к едким комментариям, к тому, что моё мужское достоинство — вернее, его полное отсутствие — будет выставлено на посмешище.
Последовала пауза. Тишина стала невыносимой.
«Ох… — выдохнула наконец Ира, и в её голосе не было смеха. Был… восторг? Изумление? — Свет, ты только посмотри…»
Пауза длилась вечность. Я лежал с закрытыми глазами, чувствуя, как по моим оголённым бёдрам ползут мурашки от холода и стыда. Я ждал. Ждал их хохота, язвительных шуток, унизительного хихиканья.
Но вместо смеха я услышал лишь низкий, одобрительный свист Иры.
«Ну надо же… — прошептала она, и в её голосе звучало неподдельное, почти профессиональное любопытство. — Какая прелесть. Прямо… игрушечный».
Я рискнул приоткрыть один глаз. Они обе смотрели не на моё лицо, а туда, вниз. И выражения на их лицах были не насмешливыми, а… заинтригованными. Светлана склонила голову набок, её холодные глаза сузились.
«Игрушечный — не то слово, — поправила она её, и её пальцы в перчатке снова легли на моё запястье, но уже не сдерживая, а просто лежали, владея мной. — Он же совсем крошечный. Как пуговка. Смотри, даже не возбуждается толком, стесняется».
От её слов, от её пристального, изучающего взгляда по телу пробежала новая, ядрёная волна жара. И предательски, против моей воли, «пуговка» дрогнула и сделала робкую, но отчётливую попытку подняться. Слабый, жалкий рудимент эрекции.
Ира ахнула, будто увидела фокус.
«Ой, смотри-смотри! Зашевелился! — Она рассмеялась, но смех был не злым, а каким-то… восторженно-жестоким. — А он, оказывается, живой! Ну что, Виталь, нравится, когда на тебя так смотрят? Когда о твоей ма-а-аленькой тайне все знают?»
Я пытался что-то вымолвить, протестовать, но из горла вырвался лишь сдавленный стон. Стыд сжигал меня изнутри, но он же и возбуждал до потери пульса. Их власть была абсолютной, а моя покорность — добровольной ловушкой.
Светлана, не отводя от меня взгляда, потянулась к тележке с процедурами. Вместо клизмы она взяла большой шприц без иглы. Прозрачный пластик блеснул на солнце.
«Раз уж мы тут все такие откровенные, — её голос приобрёл новую, властную ноту, от которой ёкнуло в самом низу живота, — давай проведём небольшой эксперимент. Проверим твою чувствительность. Ира, подержи его».
Ира мгновенно перехватила моё запястье, её пальцы были удивительно сильными для её хрупкости. Она прижала мою руку к кровати, склонилась ко мне так близко, что я почувствовал сладковатый запах её помады и шампуня.
«Лежи смирно, малыш, — прошептала она мне прямо в ухо, и её горячее дыхание заставило меня вздрогнуть. — А то хуже будет».
Светлана подошла к изножью кровати. Она медленно, с наслаждением сдавила поршень шприца, выпуская струйку воздуха. Потом её рука в перчатке скользнула между моих ног. Я зажмурился, ожидая чего угодно.
Но прикосновение было… странным. Она не схватила меня, не стала делать ничего грубого. Кончиками пальцев она просто провела по самой чувствительной части, едва касаясь, скользя прохладным латексом по горячей коже. Это было до жути унизительно и невероятно интенсивно. Всё моё тело напряглось в одной точке под её пальцами.
«Ну вот, — констатировала она с холодным любопытством учёного. — Реагирует. Интересный экземпляр. Совсем крошечный, но, кажется, очень… отзывчивый».
«Может, он не для девок, а для чего другого?» — игриво предположила Ира, проводя свободной рукой по моему животу, заставляя мышцы там дёргаться.
«Это мы ещё проверим, — Светлана выпрямилась, смотря на меня сверху вниз. В её взгляде теперь читалось решение. Игра в медсестёр закончилась, началось что-то иное. — Но для начала… Раз уж мы начали процедуру, её нужно завершить. Ира, приготовь клизму. Нашу специальную клизму».
Ира широко улыбнулась и потянулась к тележке. Я попытался заёрзать, запротестовать, но их взгляды, тяжёлые и полные обещаний, пригвоздили меня к кровати. Они обе теперь смотрели на меня не как на пациента, а как на объект. На игрушку. И я уже понимал, что моё тело, мои границы, моё унижение — всё это теперь принадлежало им. И самое чудовищное, что часть меня — та самая, предательская, пульсирующая между ног — была только за.
Ира отпустила моё запястье, чтобы возиться с проклятой клизмой, но её место тут же заняла рука Светланы. Её хватка была твёрдой, железной. Она не просто держала, она владела.
«Лежи. Не дёргайся», — её приказ прозвучал тихо, но с такой неоспоримой силой, что всё моё тело послушно обмякло. Осталась лишь дрожь. Мелкая, предательская дрожь во всём теле.
Ира вернулась с грушей. Но это была не обычная резиновая груша, а какая-то большего размера, с длинным наконечником. В её глазах читалось дикое веселье.
«Держи его покрепче, Свет, — она хихикнула. — Сейчас наш мальчик узнает, что значит по-настоящему… наполниться».
Я попытался сжать ягодицы, сделать что-то, но Светлана своей свободной рукой грубо раздвинула мои бёдра, обнажив всё. Воздух снова холодно коснулся кожи, и я почувствовал себя абсолютно голым, абсолютно беззащитным. Не физически — морально. Они видели всё. Каждый мой содрог, каждый предательский импульс в том самом месте.
«Расслабься, — с издевкой прошептала Светлана, наклоняясь ко мне. Её губы были в сантиметрах от моего уха. — Чем больше сопротивляешься, тем больнее будет. А мы не хотим тебе боли. Мы хотим тебе… нового опыта».
Ладонь Иры, смазанная чем-то холодным и скользким, грубо провела между моих ягодиц. Я вздрогнул, издав непроизвольный стон. Её пальцы нашли то самое место, сжатое от страха и стыда, и начали с нажимом массировать, заставляя мышцы расслабиться против их воли.
«Вот так… — бормотала она, деловито и безжалостно. — Милый, ты даже не представляешь, какое удовольствие тебя ждёт».
Я зажмурился, уткнувшись лицом в подушку, пытаясь убежать, спрятаться. Но запах больницы, её подушки, их духов — всё это было тут, оно было мной. Потом появилось давление. Холодное, чужеродное, неумолимое. Наконечник. Ира ввела его не резко, а медленно, с таким отвратительным, методичным напором, что каждый сантиметр был пыткой и обещанием одновременно.
А потом она начала сжимать грушу.
Ощущение было невыносимым. Внутрь меня вливалась прохладная жидкость, заполняя, распирая. Я чувствовал, как растягиваюсь изнутри, как что-то тёплое и тяжёлое разливается по моему животу. Я застонал, уже не в силах сдерживаться.
«Нравится? — дразняще спросила Ира, вынимая наконечник. — Теперь полежи, подержи в себе. Попробуй потерпеть».
Отошла. Они обе отошли на шаг, наблюдая. Я лежал, согнувшись, чувствуя непосильную тяжесть, живот сводило спазмами. Унижение было абсолютным. Я был просто сосуд, который они наполнили по своему желанию. И всё это время моя жалкая, крошечная эрекция стояла колом, предательски выдавая моё возбуждение этим адом.
Светлана медленно сняла перчатку, потом вторую. Бросила их на тележку. Потом посмотрела на Иру.
«Кажется, он готов. Что дальше по плану?»
Ира улыбнулась, её кошачьи глазки сузились. Она подошла к шкафчику в углу палаты и достала оттуда… чёрный кожаный пояс с ремнями и массивным, откровенно огромным искусственным членом. Страпон. Он блестел тускло в пыльном свете.
«Дальше — основная процедура, — сказала она, натягивая пояс на свои узкие бёдра и затягивая ремни с деловым видом. — Переверни его. Раком».
Светлана без лишних слов грубо перевернула меня на живот. Я не сопротивлялся. У меня не было сил. Живот давил, голова плыла. Она надавила мне на спину, заставляя прогнуться, поднять таз. Поза полной покорности. Поза животного.
Ира подошла сзади. Я чувствовал её взгляд на себе, на своей обнажённой, беззащитной плоти. Она провела рукой по моей спине, потом шлёпнула по ягодице — нежно, почти ласково.
«Красиво, — оценила она. — В самый раз».
Потом я почувствовал прикосновение к тому месту, которое уже было растянуто и подготовлено. Не пальцев. Холодного, скользкого латекса. Головки того самого инструмента.
«Расслабься, Вить, — её голос прозвучал прямо у моего уха, она наклонилась ко мне, прижимаясь грудью к моей спине. — Сейчас будет немного больно. А потом… потом тебе понравится. Обещаю».
Она вошла в меня. Не медленно, как с клизмой, а одним резким, точным движением, разрывая на части. Я вскрикнул от неожиданной, жгучей боли, впиваясь пальцами в простыню. Она была огромной. Она заполняла всё, вытесняя воздух, мысли, оставляя только это грубое, физическое ощущение вторжения.
Светлана в это время встала передо мной на кровать, расставив ноги прямо над моим лицом. Тонкая полоска белья, почти не скрывающая её влажную щель.
«Ну что, — сказала она, глядя на меня сверху вниз, пока Ира сзади начинала медленно, почти не двигая бёдрами, просто позволяя мне чувствовать каждый сантиметр её внутри. — Теперь твоя очередь. Лижи, сука».
И она прижалась к моему рту. Язык сам потянулся навстречу, отчаянный, жадный, ища спасения в её вкусе, в её плоти, пытаясь заслужить хоть каплю снисхождения. Я ел её, как утопающий хватает воздух, слыша, как сзади учащается дыхание Иры, чувствуя, как её толчки становятся резче, глубже, целясь в какую-то точку внутри, от которой по телу разливались уже не боль, а электрические волны слепого, животного удовольствия.
Они трахали меня с двух сторон, и я был ничем. Просто телом, которое они использовали для своего удовольствия. И моё собственное тело предавало меня, отвечая на боль и унижение дикой, неконтролируемой волной наслаждения. Я кончил без единого прикосновения к себе, молча, судорожно, в простыню, когда Ира вошла в мой зад страпоном особенно глубоко и замерла, издавая тихий, довольный стон.
Они обе засмеялись. Устало и удовлетворённо.
Тишину палаты разорвал мой собственный, сдавленный крик. Не от боли — хотя её отголоски ещё пылали внутри — а от шока. От того, что мое тело взорвалось волной конвульсивного, абсолютно неконтролируемого оргазма, пока меня трахали в зад толстым страпоном. Я кончил, уткнувшись лицом в лоно Светланы, с её вкусом на губах, с её низким, хриплым смешком в ушах.
Обессиленный, я рухнул на бок, не в силах даже выпрямиться. Изнутри всё ещё подрагивало, пульсировало, напоминая о грубом вторжении. По щекам текли слёзы — от унижения, от боли, от этого дикого, извращённого кайфа, который выжег всё дотла.
Ира первой отошла. Я слышал, как сзади раздался щелчок пряжки, как она снимала с себя этот чёрный, блестящий инструмент пытки. Её дыхание было слегка учащённым.
«Ну что, пациент, как самочувствие? — её голос прозвучал насмешливо, но без былой едкой злости. Словно она удовлетворила своё любопытство. — Процедура пошла на пользу?»
Я не мог ответить. Я просто лежал, пытаясь загнать обратно в легкие воздух, чувствуя, как по моим бёдрам стекает стыдливая, липкая лужица моей же спермы.
Светлана спустилась с кровати, поправила халат. Её лицо было спокойным, почти отстранённым. Она подошла к тумбочке, налила в пластиковый стаканчик воды и протянула мне.
«Пей. Механизм обезвоживает», — сказала она просто, без эмоций.
Я с трудом приподнялся на локте и сделал глоток. Вода показалась невероятно вкусной. Она смотрела на меня, на моё перепачканное простыню бельё, на моё жалкое, влажное от слёз и пота лицо. В её голубых глазах не было ни жалости, ни торжества. Была… констатация. Как будто она только что поставила особенно сложную капельницу и убедилась, что всё сделала правильно.
Ира подошла к раковине, помыла руки, снова став просто медсестрой. Деловитой, немного уставшей.
«Ну что, Свет, — бросила она через плечо, вытирая руки. — Идём? Дежурство почти закончилось».
Светлана кивнула, всё ещё глядя на меня. Потом её взгляд скользнул вниз, и на её губах дрогнуло подобие улыбки. Не злой. Скорее… собственнической.
«Уберёшь за собой? — спросила она тихо. Или это был приказ? — И ложись спать. Выписываем тебя послезавтра».
Они собрали свои вещи, тележку. Щёлкнул выключатель — они выключили верхний свет, оставив только тусклое дежурное освещение у двери. Тени снова поглотили палату.
«Спокойной ночи, Виталь, — бросила Ира уже из коридора. Её голос прозвучал приглушённо. — Сладких снов».
Дверь закрылась. Щёлкнул замок.
Я остался один. В тишине, пахнущей сексом, латексом и хлоркой. Тело ныло и гудело, каждое место, которого они касались, напоминало о себе жжением или призрачным удовольствием. В голове была пустота. Ни мыслей, ни эмоций. Только тяжёлое, всепоглощающее физическое истощение.
Я не чувствовал себя опустошённым. Я чувствовал себя… другим. Как будто меня разобрали на части, вывернули наизнанку, показали мне самое грязное и постыдное, что во мне было, а потом собрали обратно. Но собрали криво. Не так, как было раньше.
Перевернувшись на спину, я уставился в потолок. Стыд отступил, оставив после себя странное, почти металлическое послевкусие на языке. Они сделали со мной самое унизительное, что можно представить. И я кончил от этого. Я не просто позволил — моё тело взбунтовалось и потребовало этого.
За дверью послышались их удаляющиеся шаги и сдержанный смех. Обычный смех коллег после смены. Они уже забыли. Переключились. А я остался здесь. С их меткой внутри. С знанием, которое они мне подарили. Со странной, тёмной благодарностью и леденящим душу предвкушением того, что будет послезавтра. После выписки.
https://sex-stories.club/analnyj/4432-medsestry-unizhajut-pacienta-v-bolnice.html