Порка в лесу

Вечер был тихим, но для Елены он был наполнен гулким эхом собственных шагов по лесной тропе. Короткая юбка, легкая блузка и наивное любопытство привели ее слишком далеко от знакомой дороги. Она не услышала, как подкралась тень, и лишь сильная рука, обхватившая ее рот, заставила замереть. Паника ударила в виски ледяным ударом, сердце заколотилось где-то в горле. Ее несли, почти не касаясь земли, сквозь густые заросли. Кусок грубой ткани, туго затянутый на глазах, погрузил мир в абсолютную, звенящую темноту.

Она чувствовала, как неровная кора деревьев царапает ее руки, как запах влажной земли и прелых листьев заполняет легкие. Ее бросили на землю, затем грубо развернули и уложили на что-то твердое и холодное — гладкое бревно, пахнущее смолой. Две пары рук безжалостно раздели ее, стаскивая юбку и нижнее белье. Холодный вечерний воздух обжег ее обнаженные ягодицы, заставив их сжаться. Она лежала, прижавшись грудью к бревну, ее руки были туго стянуты за спиной. Она слышала только собственное сбивчивое дыхание и шелест шагов по листве.

Затем наступила тишина, такая густая, что ее можно было потрогать. И в этой тишине родился другой звук — тонкий, режущий свист. Он приближался с невероятной скоростью и оборвался оглушительным, влажным хлопком. Боль не была острой, как от удара ножом. Она была горячей, разливающейся, как раскаленное масло, по всей поверхности ее ягодиц. Первый удар оставил огненный след. Второй лег чуть ниже, перекрывая первый новой волной жжения. Третий заставил ее вскрикнуть.

Удары следовали один за другим, методично, безжалостно. Свист ветра в прутьях стал предвестником адской боли. Сначала она считала, но после двадцатого сбилась со счета. Боль слилась в единый, пульсирующий костер. Ее бедра, ягодицы, даже верхняя часть бедер горели. Кожа, нежная и белая, превратилась в багровое полотно, покрытое яркими, воспаленными полосами. Каждая полоса опухала, становясь рельефной и горячей на ощупь. Она плакала, билась в своих оковах, но ее удерживали крепко.

Но где-то после пятидесятого удара что-то странное начало происходить. Огонь, пожиравший ее плоть, начал менять свою природу. Жжение стало пронзительным, острым, и оно уже не просто болело — оно проникало глубже, в самую суть ее. Каждый новый удар вызывал не только крик боли, но и спазм чего-то непонятного, теплого, разливающегося в низу живота. Ее тело, обманутое пыткой, начало реагировать иначе. Ноги непроизвольно дрожали, а бедра пытались приподняться навстречу следующему удару. Страх ушел, сменившись первобытным, животным подчинением. Она хотела, чтобы это прекратилось, но какая-то извращенная часть ее уже ждала следующий свист, следующую волну боли, которая оборачивалась странным, сладким судорогой.

Когда сотый удар обрушился на ее истерзанную плоть, ее мир взорвался. Мощнейший оргазм прокатился по ней, начиная от горящих ягодиц и охватывая все тело. Она издала долгий, сдавленный стон, ее тело выгнулось дугой, и волна за волной блаженства захлестнула ее, стирая боль и оставляя только дрожащую, сладкую слабость. Ее бедная попка была сплошным багровым пятном, опухшей и горячей, но она уже не чувствовала боли, только пульсирующее тепло.

Ее развязали и грубо поставили на колени, потом на на локти, приподняв ее истерзанный зад кверху. Она была полностью в их власти, мокрая от слез и собственного возбуждения, готовая ко всему. Один из мужчин вошел в нее сзади, жестко и без подготовки, и его вход был встречен ее горячим, влажным приемом. Другой встал перед ней, убрав кляп. Ее рот был открыт в беззвучном крике, и он тут же наполнил его. Ее трахали ритмично, с двух сторон, используя ее тело как вещь. Ее горящие ягодицы с каждой отдачей отзывались новой волной смешанного удовольствия и остаточной боли. Она больше не была Леной, гулявшей по лесу. Она была лишь телом, наполненным болью, ставшей наслаждением, и принимавшим в себя все, что ей предназначалось.