Жена привела бывшего домой

Этот вечер с самого начала был какой-то неправильный. Воздух в нашей не самой просторной двухкомнатной хрущёвке был каким-то тяжёлым, будто перед грозой, хотя на улице стояла обычная душная московская осень. Я сидел на краю продавленного дивана, в своих потрёпанных домашних штанах, и чувствовал себя именно так, как и должен был чувствовать – лишним. Неудачником в собственном доме.
А она, моя Алиса, носилась по квартире как ураган. Тридцать лет, и до сих пор с телом, от которого перехватывало дыхание даже у меня, видавшего виды. Длинные ноги в чёрных колготках, упругая попка, туго обтянутая юбкой-карандашом, и эта её манера двигаться – будто она всегда на подиуме. Я следил за ней взглядом, сжимая в руке банку тёплого пива. Она вытирала пыль с полки, которую мы не прибирали с прошлого года, поправляла шторы, и всё это – с лёгкой, едва уловимой улыбкой на губах. Улыбкой, которой удостаивала не меня.
«Серёж, не сиди там как мебель, – бросила она через плечо, и её голос прозвучал как щелчок бича. – Прибери хоть банки со стола. Гости сейчас будут».
Гости. Это слово повисло в воздухе колким и незнакомым. У нас не бывало гостей. Особенно таких, ради которых Алиса красила губы и доставала своё лучшее нижнее бельё – ажурное, чёрное, которое я видел мельком, когда она переодевалась. То самое, которое она надела в прошлый раз на корпоратив, с которого вернулась на рассвете, пахнущая чужим одеколоном и вином.
«Кто, собственно, придёт-то?» – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Я уже знал ответ. Чувствовал его нутром, этим самым нутром неудачника, которое редко когда обманывало.
Алиса остановилась напротив меня, заложив руки на грудь. Смотрела сверху вниз. Её взгляд был одновременно насмешливый и возбуждённый.
«Дима», – сказала она просто, и имя прозвучало как приговор.
Дима. Её бывший. Тот самый Дима, чьи фотографии в инстаграме пестрели спортзалами, марафонами и глупой, самодовольной ухмылкой здорового, успешного мужика. Спортсмен. В прошлом – полупрофессиональный пловец, а сейчас – владелец какого-то модного фитнес-клуба. Человек из совершенно другой, не моей, вселенной.
У меня свело желудок. «Дима? С какого хуя? Ты с ума сошла?»
Она лишь усмехнулась, подошла ко мне, взяла банку с пивом из моих оцепеневших пальцев и поставила её на стол с таким видом, будто отодвигала что-то грязное.
«Он в городе проездом. Просто поболтать зайти. Ты же не будешь устраивать сцену ревности? – она наклонилась ко мне, и от запаха её духов и чего-то ещё, у меня закружилась голова. Её губы почти коснулись моего уха, когда она прошептала: – Расслабься. Сиди смотри. Может, чему-то научишься».
В этот момент прозвенел дверной звонок. Резкий, пронзительный, будто сигнал тревоги. Алиса выпрямилась, её глаза блеснули азартом, она провела рукой по бедру, сглаживая невидимую складку на юбке, и бросила на меня последний взгляд – оценивающий, презрительный и в то же время полный какого-то странного ожидания.
Вот он, этот момент. За дверью стоял он. Тот, кто приходил ко мне в унизительных фантазиях. И сейчас я должен был встать, отпереть эту дверь и впустить его в наш дом. В нашу с Алисину жизнь. В самое сердце моего унижения.
Я не двигался. Звонок повторился, уже настойчивее.
«Серёж, открой же, – сказала Алиса, и в её голосе прозвучала сталь. – Не заставляй меня ждать».
Я оторвал задницу от дивана, и она, моя драгоценная жена, тут же принялась меня поправлять — смахнула невидимые крошки с моей майки, поправила воротник. Её прикосновения были быстрыми, деловитыми, без намёка на ласку. Как будто готовила к выставке старую, запылившуюся вазу, которую вот-вот должны будут выбросить.
Дверь открылась, и он заполнил собой весь проём. Не то чтобы он был гигантом, просто в нашей тесной прихожей любой нормальный мужик смотрелся бы громилой. Дима. Он вошёл без стука, уверенно, как хозяин. От него пахло дорогим парфюмом, свежим воздухом и чем-то ещё — здоровым, мужским потом, который даже сквозь одежду казался оправданным и крутым. В отличие от моего запаха перегара и апатии.
«Алис, привет!» — его голос был низким, бархатным, и он тут же обнял её за талию, притянул к себе. Она вжалась в него со смешком, который прозвучал как-то по-девичьи, стеснительно. Этого смеха я не слышал годами.
«Дим, заходи, разувайся», — сказала она, и её щёки порозовели.
Он разулся, бросив свои массивные кроссовки аккурат рядом с моими стоптанными тапками. Жёсткий контраст. Потом его взгляд упал на меня. Не оценивающий, даже не презрительный. Скорее… снисходительный. Как на мебель, которая тут всегда стояла и никого не интересовала.
«Сергей, да? Привет. Алиса много о тебе рассказывала».
Что она ему рассказывала? Как я забыл вынести мусор? Как провалил тот контракт? Как последний раз пытался её по-настоящему трахнуть два месяца назад, и у меня ничего не вышло?
«Привет», — буркнул я, и мой голос прозвучал сипло и невыразительно.
Мы двинулись в гостиную. Он шёл впереди, Алиса за ним, я — позади, как провинившийся щенок. Он сел в моё кресло. Моё! То самое, с вытертой обивкой и вмятиной под мою задницу. Он развалился в нём с такой естественностью, будто сидел здесь каждый вечер последние пять лет.
Алиса тут же принесла ему пива — не тёплую банку, как мне, а охлаждённую бутылку из запасов, которые я припрятал на Новый год. Села рядом на подлокотник, закинула ногу на ногу. Её колготки со свистом протёрлись об его джинсы.
Я пристроился на краю дивана, в роли зрителя. Они болтали о каких-то общих знакомых, о поездках, о том, «помнишь, а вот тогда…». Я не помнил. Я не был тогда. Я пил своё пиво и чувствовал, как внутри меня закипает что-то жгучее и горькое. Ревность? Да нет. Нечто другое. Что-то более гнусное.
Она заливалась тем самым смехом, касалась его руки, когда что-то рассказывала. А он смотрел на неё так, будто знает её наизусть. Знает каждую родинку. Каждый изгиб.
И тут её взгляд упал на меня. На мои руки, сжимающие банку. На мой взгляд, полный немого вопроса. И в её глазах вспыхнула та самая, опасная искра. Та, что бывала перед тем, как она начинала меня унижать за невымытую посуду или маленькую зарплату. Только сейчас в этой искре был ещё и азарт.
«Дим, а помнишь, как мы с тобой в Сочи у тётки в доме занимались любовью прямо на полу, а она за стенкой храпела?» — вдруг выпалила она, и её голос звенел, как стекло.
Дима хмыкнул, потягивая пиво. «Ага. А ты потом кричала так, что соседи стучали по батарее».
«Ну, ты же знаешь, с тобой сложно было молчать», — она игриво толкнула его плечом, а потом перевела взгляд на меня. Прямо в глаза. Вызывающе. «Серёжа, например, терпеть не может, когда я шумлю. Ему кажется, что соседи осудят. Правда, милый?»
Я онемел. Кровь ударила в голову.
«Я… я не…» — я пробормотал что-то невнятное.
«Ой, да ладно тебе, — она махнула рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи. — Расслабься. Дима ведь свой человек. Практически». Она помедлила, наслаждаясь моментом, и добавила, глядя на его мощные плечи, а потом на мои худые руки: «Серёж, а ты не против, если Дима тут переночует? У него завтра ранний вылет, а от отеля до аэропорта ехать полтора часа. Он устал с дороги».
В комнате повисла тишина. Густая, звенящая. Я видел, как её нога, всё ещё закинутая на ногу, начала слегка покачиваться. Нервно. Нет, нет — предвкушающе. Дима смотрел на меня с лёгкой, почти незаметной ухмылкой. Он всё понимал. Он играл по её правилам. А правила диктовала она.
И в этот момент я всё понял. Всё. Это была не просьба. Это был ультиматум. Тест. Приговор.
Она смотрела на меня, и в её глазах читалось: «Ну, давай же. Откажи. Устрой сцену. Докажи, что ты именно тот ничтожный ревнивый червь, за которого я тебя считаю. Или…»
Или.
Что было «или»? Я не знал. Но моё сердце колотилось где-то в горле, а в паху стоял тяжёлый, тёплый и совершенно невыносимый комок. Стыд и возбуждение сплелись в один мерзкий клубок.
Я опустил глаза, отведя взгляд от её торжествующей улыбки, и пробормотал в пол, в узор на старом ковре, который мы купили вместе, когда ещё любили друг друга:
«Конечно. Пусть остаётся».
Тишина после моего согласия была недолгой. Её нарушил только довольный, короткий выдох Алисы, будто она только что выиграла небольшую, но важную партию.
«Вот и славно», — сказала она, и её голос снова стал бархатным, томным. Она соскользнула с подлокотника кресла и села на его ручку, положив руку Диме на плечо. Её пальцы слегка сжали мышцу под тканью футболки. «Димуль, я тебе постелю на диване. Он, правда, не очень широкий, но для такого спортсмена, как ты…» — она игриво хмыкнула, — «…наверное, в самый раз».
«Спасибо, Алис, — его рука легла поверх её, большущая лапища накрыла её тонкие пальцы. — Мне, в принципе, и пол сгодится. Я не изнеженный».
Он сказал это без намёка на укол в мою сторону, но он прозвучал. Громко и чётко.
Я сидел, не зная, куда деть руки. Встать и пойти на кухню? Смотреть в окно? Сделать вид, что мне всё равно? Я чувствовал себя актёром, который забыл не только текст, но и название пьесы. А зрители — эти двое — уже вошли в свою роль с пугающей естественностью.
Алиса вдруг поднялась. «Пойду, постелю. Серёж, развлеки Диму». Это прозвучало как самая жестокая шутка в мире. Развлеки. Чем? Рассказом о том, как я просиживаю штаны в опенспейсе, пока он, наверное, долбит каких-нибудь фитоняшек в своих крутых залах?
Она вышла, и в комнате остались мы. Он откинулся в кресле, потягивая пиво, и осмотрел нашу закопчённую потолок, заставленные хламом полки. Его взгляд был спокойным, изучающим. Как будто он оценивал стоимость этого всего. Или вспоминал, как тут всё было раньше, до меня.
«Норм квартирка, — произнёс он наконец. — Уютная. Алиса говорила, вы недавно ремонт делали?»
«Три года назад», — выдавил я. Ремонт, который мы делали своими силами, и который с тех пор медленно, но верно сыпался на глазах. Он кивнул, делая вид, что впечатлён.
Потом его взгляд упал на меня. Пристальный, любопытный. «А ты чё, ревнуешь?» — спросил он вдруг, прямо, без предисловий. И ухмыльнулся. Не зло, а скорее с некоторым снисхождением.
У меня перехватило дыхание. Я хотел сказать «да», хотел сказать «нет», хотел врезать ему в эту самодовольную физиономию. Но вместо этого я только пожал плечами и пробормотал: «С чего бы?»
«Ну, я бы на твоём месте ревновал, — заявил он, ставя бутылку на пол. — Такая женщина. Одна на районе. За ней, я думаю, мужики так и ходят хвостом». Он помолчал, давая мне прочувствовать всю горечь этой фразы. Потом добавил: «Она же у тебя первая была? Ну, я про то… серьёзная».
Я почувствовал, как краснею. Да, Алиса была моей первой и единственной. А он… он был одним из многих до меня. И, судя по всему, не только до.
«Нет, не первая», — солгал я, и голос мой дрогнул.
Он усмехнулся. Он знал, что я вру. Он всё про меня знал. Наверное, она ему всё рассказала. В деталях.
В этот момент вернулась Алиса. Она уже сняла юбку и была только в той самой чёрной блузке и этих чёрных же колготках. Ноги казались бесконечными. «Всё, кровать готова, — объявила она. — Дима, хочешь, душ первый примешь? Дорога-то дальняя».
«Ага, спасибо», — он поднялся с кресла, и его тело, большое и податливое, заняло собой всё пространство передо мной. Он потянулся, и футболка задралась, обнажив упругий, плоский живот и низ живота, уходящий в джинсы. Алиса смотрела на это. Прямо смотрела, не отводя глаз. Губы её были слегка приоткрыты.
Он прошёл мимо меня, слегка задев моё колено. «Разрешите?» — бросил он чисто для проформы и направился в ванную.
Дверь закрылась. Щёлкнул замок. И через мгновение донёсся звук воды.
Мы остались с Алисой одни. Она стояла посреди комнаты, скрестив руки на груди, и смотрела на дверь ванной. Потом медленно перевела взгляд на меня.
«Ну что? — спросила она тихо. — Понравился тебе мой бывший?» В её голосе снова зазвучал тот самый, колкий, ядовитый лёд.
Я не ответил. Я не мог. Я просто смотрел на неё, на эту женщину, которую, казалось, знал вдоль и поперёк, и которая сейчас была абсолютно чужой, опасной и невероятно желанной от этого.
Она подошла ко мне, села на корточки перед диваном так, что её лицо оказалось на уровне моего. От неё пахло возбуждением, духами и едва уловимым чужим запахом — его запахом, который уже въелся в наш дом.
«Он такой сильный, — прошептала она, глядя мне прямо в глаза. Её собственные глаза горели. — Чувствуешь? От него просто энергией веет. А какой он… большой. Помнишь, я тебе как-то рассказывала?»
Я помнил. Пьяная ссора, год назад. Она тогда кричала, что я не мужчина, что у неё «до меня было всё, что надо, а не это», и тыкала пальцем в мой пах.
«Молчишь? — она улыбнулась, и её рука легла мне на колено. Ладонь была горячей. — Ничего. Сиди смотри. Всё равно ведь ничего другого ты сделать не сможешь. Только смотреть».
Её пальцы слегка сжали мою ногу, потом убрались. Она поднялась и отошла к окну, оставив меня в полном смятении. Вода в ванной шумела. Я сидел и смотрел на дверь, за которой мылся тот, кто сейчас, по всей видимости, был хозяином положения. И я представлял. Представлял его голое, налитое мышцами тело под струями воды. Представлял, как на него смотрела бы Алиса.
Шум воды прекратился. Наступила звенящая тишина. Потом щёлкнул замок.
Дверь открылась. Он вышел в зал, обмотанный на бёдрах нашим, моим, банным полотенцем. Грудь и плечи были влажными, волосы тёмными от воды. Он был… огромным. Рельефным. Совершенным. Рядом с ним я был бледной тенью.
Алиса обернулась от окна. И замерла. Я видел, как взгляд её скользнул по его торсу вниз, к полотенцу на бёдрах, и задержался там на секунду дольше, чем нужно. В горле у неё сработал глотательный рефлекс.
«Всё нормально? — спросила она, и голос её слегка дрогнул. — Вода горячая была?»
«Всё отлично, — он улыбнулся ей, широко, по-хозяйски. — Освежает. Как раз то, что нужно после дороги». Он прошёл в центр комнаты, будто демонстрируя себя. Капли воды скатывались по прессу. Он посмотрел на Алису, потом на меня. И его улыбка стала немного хищной. — «Алис, а нету ли чего покрепче? Пиво — это хорошо, но хочется чего-то… с перчиком».
Она встрепенулась. «Есть коньяк! Серёжа, принеси, пожалуйста, тот армянский со шкафа».
Я встал. Мои ноги были ватными. Я пошёл на кухню, чувствуя их взгляды у себя за спиной. Я слышал их тихий смех. Я был официантом. Обслугой. В собственном доме.
Когда я вернулся с бутылкой и рюмками, они уже сидели рядом на диване. Он — развалясь, она — подобрав под себя ноги в этих чёрных колготках, повёрнутая к нему всем корпусом. Расстояние между ними было неприличным. Он что-то говорил ей тихо, на ухо, и она заливалась тем самым смехом, закрывая рот ладонью, и била его по плечу.
Я поставил бутылку на стол. Звякнули рюмки.
«О, отлично! — Дима взял бутылку, ловко открыл её одним движением и налил три стопки. — Ну, за встречу?»
Он протянул одну рюмку Алисе, другую — мне. Его пальцы коснулись моих на секунду. Они были тёплыми и шершавыми. Я взял стопку. Рука дрожала.
Мы выпили. Коньяк обжёг горло, ударил в голову. Стало жарко.
«Ещё?» — предложил Дима, и уже наливал, не дожидаясь ответа.
Мы выпили ещё. Алиса закашлялась, и он похлопал её по спине. Его рука осталась у неё на лопатке. Большая, счётная ладонь закрывала половину её спины.
Тишина снова повисла в комнате, но теперь она была другой — густой, спёртой, наполненной невысказанным. Я видел, как Алиса покусывает нижнюю губу. Видел, как её взгляд снова и снова уплывает к его торсу, к полотенцу на бёдрах, которое сползло чуть ниже. Видел, как она краснеет.
Дима откинулся на спинку дивана, положил руку на колено Алисы. Просто так, не глядя. Как на что-то своё. Она вздрогнула, но не убрала ногу. Наоборот, будто прижалась к его руке.
Он посмотрел на меня. Прямо. Его глаза были тёмными, почти чёрными в полумраке комнаты.
«Сергей, — сказал он тихо, но чётко. — Алиса говорит, ты не против… что я тут остался».
Я не отвечал. Я просто смотрел на его руку на её колене. На её покрасневшие щёки.
«Она говорит… — он помедлил, выбирая слова, и его пальцы слегка пошевелились, начали медленно, едва заметно поглаживать её ногу через колготки. Алиса закрыла глаза. — …что тебе даже нравится смотреть».
Я услышал, как слюна сгустком пошла у меня в горло. Сердце заколотилось где-то в висках.
Алиса открыла глаза. Они были стеклянными, влажными. Она смотрела не на меня, а на него. На его губы. Потом медленно, очень медленно, она положила свою руку поверх его. Пальцем обвела один из его суставов.
И тогда он произнёс это. Словно констатируя факт. Без эмоций. С лёгкой, почти что сочувствующей ухмылкой.
«Так что, мужик… расслабься. Получай удовольствие. Или… — его взгляд стал тяжёлым, пронзительным, — …ты хочешь, чтобы мы ушли в спальню?»
Я видел, как палец Алисы всё так же водит по его костяшкам, будто рисуя узоры на его коже. Видел, как её грудь под чёрной блузкой тяжело вздымается.
И я видел, как её губы, алые, чуть припухшие от коньяка, медленно раздвигаются в сладострастной, вызывающей улыбке. Она смотрела на меня, но будто сквозь меня, на какую-то свою, давно вымечтанную фантазию, которая наконец-то сбывалась.
«Нет, — выдохнула она, и её голос был низким, хриплым, почти не её. — Оставайся тут. Смотри. Хозяин дома должен всё видеть».
Это «хозяин» прозвучало как плевок. Последний гвоздь в крышку моего гроба.
Дима не стал ничего больше говорить. Он просто развернулся к ней, всем своим мощным телом, отрезав её от меня, как скала. Его рука, та самая, что лежала на её колене, двинулась выше, скользнула по внутренней поверхности её бедра, под подол блузки. Алиса ахнула, запрокинула голову на спинку дивана, и её глаза снова закрылись. Но теперь — в ожидании.
Я сидел, вжавшись в свой угол дивана, и не мог пошевелиться. Парализованный. Униженный до самого основания. И чертовски возбуждённый до тошноты. Кровь стучала в висках, в паху стоял тяжёлый, горячий комок, и я ненавидел себя за это. Но не мог отвести глаз.
Он наклонился к ней, заслонив её собой почти полностью, и я увидел только, как его спина напряглась, как мышцы играли под влажной кожей. Услышал сдавленный стон Алисы, влажный звук поцелуя. Не нежного, а жадного, животного. Потом его рука рванула что-то вниз. Послышался резкий звук рвущегося нейлона. Он просто порвал её колготки. Одним движением. Как паутину.
Алиса вскрикнула, но не от протеста — от восторга. Её ноги раздвинулись, и я увидел смуглую кожу её бёдер, тёмную полоску белья. Он приподнялся, скинул с бёдер это дурацкое полотенце. Оно упало на пол. И я увидел Его.
Она не врала. Она не преувеличивала. Он был огромным. Длинным, толстым, налитым кровью, с мощными, вздувшимися венами. Грозящим и совершенным. У меня в глазах потемнело. Моё собственное жалкое подобие сжалось в комок от страха и зависти.
«Обслужи сначала, девочка, — его голос прозвучал глухо, приказом. — Хозяин смотрит».
Алиса тут же сползла с дивана на колени перед ним. Её движения были быстрыми, отточенными, будто она тысячу раз репетировала это в своих мыслях. Она взяла его в руку, не смыкая пальцев, полюбовалась, словно на диковинный плод, потом облизнула с самого кончика, собрав выступившую каплю. Её глаза блестели, смотря на меня через его бедро. Насмешливо. Вызывающе.
«Как же я по нему соскучилась… — прошептала она, и её язык скользнул по всей длине снизу вверх, медленно, смакуя. — Он у тебя… идеальный, Дим».
Потом она взяла его в рот. Не сразу, а сначала обхватив губами только головку, поигрывая языком, заставляя его стонать. А потом — глубже. Глубже. Пытаясь принять его всю, давясь, срыгивая, но не останавливаясь. Звуки были отвратительными и невероятно эротичными. Хлюпающие, влажные, животные. Её слюна стекала по его стволу, капала на пол.
Я смотрел, завороженный. Моя рука сама потянулась к ширинке, к моему жалкому отростку, но я её отшвырнул, словно обжёгшись. Нет. Я не имел права. Я был только зрителем.
«Да, вот так, шлюха, — рычал Дима, положив руку ей на затылок и направляя её движения. — Глубже. Глотай. Покажи своему муженьку, как надо работать ртом».
Она мычала в ответ, давясь, но послушно брала всё глубже. Слёзы выступили у неё на глазах от усилия. И это её унижение, её полная покорность — сводили меня с ума.
Вдруг он оттолкнул её от себя. «Хватит. Ложись. Хочу трахнуть тебя при нём».
Алиса, вся взъерошенная, с подтёкшей тушью и мокрым подбородком, поползла на диван. Он грубо развернул её, шлёпнул по заднице — звонко, так что белая кожа тут же заалела. «Встань раком, как я люблю».
Она послушно встала на четвереньки, опершись на спинку дивана. Её юбка задралась, обнажив ту самую попку, которую я так любил, и теперь она была вся для него. Он подошёл сзади, провёл своим членом по её щели, уже мокрой и готовой, собрал её сок и смазал себя.
«Смотри, Серёж, — бросил он через плечо, — смотри, как должна выть твоя жена, когда её долбят по-настоящему».
И он вошёл в неё. Не с нежностью. Не с лаской. А с одним мощным, разрывающим толчком. Алиса взвыла — не от боли, а от дикого, первобытного удовольствия. Её крик был таким громким, что, казалось, содрогнулись стены.
И он начал её трахать. Жёстко, без сантиментов, по-зверски. Долбил её так, что диван скрипел и съезжал по полу. Её тело хлопало о его бёдра с влажным, прихлёстывающим звуком. Он держал её за бёдра, впиваясь пальцами в плоть, и двигался с какой-то нечеловеческой, спортивной выносливостью.
«Да! Да! Дим! Сильнее! — кричала Алиса, и её голос срывался на визг. — Вот так! Вот так! Вот как надо!»
Она повернула голову, и её мокрые, безумные глаза нашли меня в полумраке.
«Видишь? — выкрикивала она в такт его толчков. — Видишь, какой он… большой? Чувствуешь, как он меня наполняет? Ты… ты так никогда не мог! Никогда!»
Каждое слово было ножом. Каждый её стон — ударом молота по тому, что оставалось от моего мужского достоинства. И от этого ненависть к ней, к нему, к самому себе смешивалась с каким-то запредельным, извращённым возбуждением. Я чувствовал, как потею. Чувствовал, как дрожат мои руки. Я хотел, чтобы это прекратилось. Я молил, чтобы это длилось вечно.
Он менял ритм, то ускоряясь, то замедляясь, доводя её до исступления. Потом шлёпнул по попе снова. «Кончай, шлюха! Кончи на мой член! Покажи ему!»
И с ним, видимо, нельзя было не послушаться. Её тело вдруг затряслось в конвульсиях, её спину выгнуло дугой, и из горла вырвался не крик, а какой-то хриплый, предсмертный стон. Она затряслась, и вдруг из неё хлынула струя — прозрачная, горячая, брызнувшая на диван и на его ноги. Сквирт. Я читал о таком, но никогда не видел. С ней этого никогда не случалось. Со мной.
Она рухнула на диван, без сил, вся мокрая, дрожащая. Но он не кончил. Он вытащил из неё свой блестящий от её соков член, подошёл к ней сбоку, грубо взял её за волосы и повернул её лицо к себе.
«Открой рот, грязная девчонка. Получи».
Она послушно открыла рот, подставила язык, и он начал себя дрочить прямо над её лицом. Его яйца болтались у неё перед носом. Он смотрел на неё, потом перевёл взгляд на меня. Прямо в глаза. И ухмыльнулся.
Спермы было много. Густой, жемчужно-белой струёй он залил ей язык, губы, щёки, даже веки. Она сглатывала, давясь, пытаясь принять всё, но он излил на неё всё до последней капли. Потом отпустил её волосы. Она упала лицом в подушку, вся перемазанная, тяжело дыша.
Дима выдохнул, провёл рукой по лицу. Потом посмотрел на меня. Его взгляд был тяжёлым, уставшим, довольным.
«Вот, — хрипло сказал он. — Как надо».
Он подошёл к своему полотенцу, поднял его, вытер им остатки спермы со своего члена и с рук. Потом бросил это полотенце мне под ноги. Оно шлёпнулось на пол, белое с жемчужными разводами.
«Прибери за своей женой, — сказал он, потягиваясь. — И принеси мне пива. Я пить хочу».
Я сидел, не двигаясь. В ушах стоял звон. Перед глазами плясали круги — от коньяка, от адреналина, от шока. Я смотрел на её спину. Алиса лежала лицом в подушке, вся перемазанная, её плечи ещё мелко-мелко вздрагивали. Она тихо всхлипывала. Или смеялась? Я не мог разобрать.
Он, Дима, стоял посреди комнаты, голый, могущий, довольный. Дышал глубоко, его грудная клетка мерно поднималась и опускалась. Он потянулся, и все его мышцы играли под кожей, будто живые отдельно от него. Потом он плюхнулся обратно в моё кресло, развалился, как хозяин, и посмотрел на меня.
«Пива, я сказал», — повторил он спокойно, безразлично. Как будто только что не трахнул мою жену у меня на глазах, а попросил передать соль.
Что-то во мне дрогнуло. Какая-то последняя, жалкая попытка сопротивления. Я поднял на него глаза. Мои губы затряслись.
«Сам возьми», — просипел я. Голос был чужим, сдавленным, слабым.
Он не рассердился. Он даже не удивился. Он просто усмехнулся — коротко, презрительно. И перевёл взгляд на Алису.
«Алис. Иди принеси мне пива. И приберись тут».
И она... она пошевелилась. Её стон, с трудом оторвалась от подушки. Её лицо было залито белыми разводами, волосы слиплись. Она не смотрела на меня. Вообще. Она послушно, как зомби, сползла с дивана, её ноги подкосились, и она чуть не упала, но удержалась за спинку. Потом, не прикрываясь, вся голая, перепачканная, пошла на кухню. Её походка была расшатанной, неуверенной. Следы его семени стекали по её внутренней поверхности бедра.
Я слышал, как на кухне открывается холодильник, звякает бутылка. Она вернулась, протянула ему пиво. Он взял, отхлебнул прямо из горлышка, не глядя на неё.
«Свободна», — бросил он ей, глядя в потолок.
Она кивнула, покорно, и побрела в ванную.
Я остался с ним один. Он пил моё пиво в моём кресле, абсолютно голый, и смотрел куда-то в пространство. Я сидел на диване, на котором только что... на котором ещё было мокро от неё, и чувствовал себя пустым местом. Не мужчиной. Не мужем. Даже не человеком. Просто оболочкой, которая видит, слышит и испытывает жгучий, всепоглощающий стыд.
Он закончил пиво, поставил бутылку на пол и наконец посмотрел на меня.
«Ну что, доволен? — спросил он беззлобно. — Получил, что хотел?»
Я не ответил. Я не знал, что я хотел. Я вообще ничего не понимал.
«Она всегда была такой, — сказал он вдруг, разглядывая потолок. — Ей нравится, когда её унижают. Когда показывают, кто главный. Ты, я смотрю, так и не понял».
Из ванной вышла Алиса. Она накинула мой старый, застиранный халат. Лицо было чистым, но красным, опухшим от слёз и... от чего-то ещё. От удовлетворения. В её глазах стояла пустота, но на дне этой пустоты тлел какой-то странный, успокоенный огонёк. Она подошла к дивану, села на край, спиной ко мне. Свернулась калачиком.
«Можно я тут посплю? — тихо спросила она его. Не меня. Его. — Дима? На диване?»
«Валяй, — буркнул он. — Только не храпи».
Она легла, отвернулась к спинке дивана, натянула халат и будто вырубилась моментально, погрузившись в тяжёлый, животный сон.
Дима поднялся с кресла, потянулся.
«Я в спальне вашей посплю. Надеюсь, постель свежая?» — это было даже не вопрос, а констатация.
Я молча кивнул.
Он прошёл мимо меня, шлёпая босыми ногами по полу, и скрылся в спальне. Дверь закрылась.
Я остался один в зале. Рядом спала моя жена, пахнущая чужим мужчиной и чужим семенем. В моей спальне спал тот, кто только что уничтожил всё, что я считал своей жизнью. А я сидел на мокром, пропахшем сексом диване и смотрел на брошенное на пол полотенце с пятнами.
Прошло может полчаса. Может, больше. Я не мог пошевелиться. Потом с дивана послышался шорох. Алиса повернулась. Она смотрела на меня в полумраке. Глаза её были огромными, тёмными.
«Серёж... — прошептала она. Её голос был сиплым, сорванным. — Ты... ты ещё тут».
Я не ответил.
Она приподнялась на локте. Халат распахнулся, и я увидел синяк на её бедре — от его пальцев.
«Ты... — она искала слова. — Теперь ты всё понял?»
Я смотрел на неё. На синяк. На её испуганные, но в глубине — ликующие глаза.
«Понял что?» — выдавил я. Это было первое, что я сказал за последний час.
Она потянулась ко мне рукой, коснулась моей щеки. Её пальцы были холодными.
«Теперь мы можем начать всё по-новому».
Я медленно, будто во сне, опустился с дивана на колени. Ковер был грубым. Я не смотрел на неё. Я смотрел на её ноги. На следы его спермы, засохшие беловатыми потёками на внутренней стороне её бёдер. На синяк от его пальцев.
«Серёж…» — её шёпот прозвучал испуганно, но в нём слышалось и предвкушение. Она поняла. Поняла раньше меня.
Я наклонился. Закрыл глаза. И провёл языком по её коже.
Вкус был солёным, горьковатым, чужим. Совсем не таким, как её собственный, знакомый вкус. Это был вкус его победы. Моего поражения. Я сглотнул, чувствуя, как слюна наполняется этим вкусом, и снова провёл языком, уже шире, стараясь собрать всё, до последней капли. Унизительно? Да. Но в этом унижении была какая-то порочная, абсолютная свобода. Я больше не должен был притворяться. Бороться. Я был тем, кем был — мужем, который лижет сперму любовника со своей жены.
Она застонала. Тихий, прерывистый стон. Её рука опустилась на мою голову, нежно запутала пальцы в моих волосах. Не отталкивая. Притягивая.
«Да… — выдохнула она. — Вот так… Всё забери. Всё моё. И его. Всё наше».
Я лизал её. Аккуратно, методично, как собака, вылизывающая миску. Я очищал её кожу от следов другого мужчины, и в этом действии было что-то ритуальное, окончательное. Я принимал её. Всю. Такую, какая она есть. С её изменами, её унижениями, её больной, извращённой правдой. И принимал себя — того, кто этого хочет. Кому этого не хватало все эти годы.
https://sex-stories.club/izmena/4437-zhena-privela-byvshego-domoj.html