В комнате перед большим зеркалом (часть первая)

Он:

Я смотрю на нее, лежащую на кровати. Свет от лампы выхватывает из полумрака контуры ее идеально гладкого тела. Она только что из ванной, ее кожа еще влажная и теплая, пахнет мылом и предвкушением. Я знаю, что она чувствует. Я вижу это по тому, как чуть-чуть подрагивает ее живот, по тому, как ее ноздри едва заметно раздувается. Она ждет. И эта покорность, это добровольное принятие беспомощности – это самое сильное афродизиак в мире. Я беру черный шелковый платок. Ее глаза встречаются с моими на долю секунды, и в них нет страха, только доверие. Я завязываю его, и мир для нее сужается до ощущений. Я беру мягкие кожаные ремни и закрепляю ее запястья к изголовью кровати. Она тянет руки, проверяя прочность узлов. Тихий, почти неслышный вздох вырывается из ее губ. Это звук капитуляции.

Она:

Темнота. Как только шелк коснулся моих глаз, все остальные чувства обострились до предела. Я слышу его дыхание, его шаги по ковру. Я чувствую, как воздух движется вокруг моего тела, как каждый волосок на коже встает дыбом. Запах его одеколона, смешанный с запахом собственного тела, наполняет мои легкие. Руки, привязанные над головой, сразу создают ощущение уязвимости. Мои плечи слегка напряжены, но это не боль, это ожидание. Я не могу видеть его лицо, его реакцию, я могу только догадываться. И это сводит меня с ума. Я полностью в его власти, и эта мысль вызывает не дрожь страха, а жар в низу живота.

Он:

Теперь кляп. Я выбрал сегодня красный шар с ремешком. Он не слишком большой, чтобы не вызывать рвотный рефлекс, но достаточно, чтобы лишить ее речи. Я подношу его к ее губам. Она без колебаний открывает рот. Я медленно вставляю шар, чувствуя, как ее язык мягко обходит его. Я закрепляю ремешок сзади. Теперь она не может даже издать членораздельный звук. Только мычание. Я смотрю на результат: ее губы слегка растянуты, из уголка рта уже начинает выступать слюна. Это идеально. Я достаю две цепочки с серебряными зажимами. Они тяжелые, холодные. Я легонько щелкаю одним зажимом у ее уха, давая ей услышать звук. Ее тело вздрагивает. Затем я медленно, очень медленно прикладываю первый зажим к ее уже затвердевшему соску. Она издает глухой стон в кляп. Ее спина выгибается. То же самое со вторым. Цепочки свисают, качаясь при каждом ее движении, создавая постоянную, тянущую нагрузку.

Она:

Когда он вставил кляп, мир окончательно изменился. Я потеряла голос. Я не могу сказать «стоп», не могу попросить пощады, не могу даже прокричать от боли или удовольствия. Я могу только издавать звуки, похожие на животные. Это пугает и возбуждает одновременно. Слюна наполняет мой рот, я вынуждена ее сглатывать, и это тоже становится частью процесса, унижающим и невероятно чувственным. А потом холод металла на моих сосках. Первый щелчок – это как удар тока. Резкая, пронзительная боль, которая почти мгновенно перетекает в глубокую, ноющую пульсацию, распространяясь по всей груди. Цепочки тянут вниз, и с каждым моим вдохом, с каждым движением, они напоминают о себе, посылая новые волны ощущений прямо в мой мозг.

Он:

Она готова. Ее грудь вздымается, соски покраснели и стали твердыми как камень под давлением зажимов. Я беру вакуумную помпу. Стеклянный колпак холодный. Я смазываю его края и медленно прикладываю к ее вагине, которая уже влажная и припухшая от возбуждения. Я начинаю откачивать воздух. Я вижу, как ее губы втягиваются внутрь, как кожа натягивается, становясь багровой и чувствительной. Она начинает ерзать на кровати, ее бедра напрягаются. Она хочет сжать ноги, но я держу их разведенными. Я оставляю помпу на несколько минут, давая ей привыкнуть к этому новому, странному давлению. Затем – банки. Две литровые стеклянные банки. Я смачиваю ее грудь спиртом, поджигаю его на мгновение, чтобы сжечь излишки кислорода, и быстро прикладываю банки. С громким «хлопком» присасывается ее кожа. Ее грудь внутри банок втягивается, становясь красной, напряженной, как два перезрелых фрукта, готовых лопнуть.

Она:

О, боже. Вакуум. Это не просто давление, это всасывание. Словно невидимый рот сосет мою плоть изнутри. Все мое внимание концентрируется там, в этой точке. Каждая клетка кричит от перенапряжения. А потом огонь на моей груди. Я чувствую тепло, а затем резкий, всасывающий хлопок. Моя грудь словно разрывается и собирается заново внутри этих стеклянных тюрем. Боль смешивается с невероятным приливом крови. Я чувствую, как пульсирует каждая артерия, как набухают вены. Я больше не могу сдерживаться. Мое тело взрывается. Оргазм срывает меня с цепей, он судорожный, безудержный. Я кричу в кляп, но звук получается глухим, захлебывающимся. Я дрожу всем телом, а банки на моей груди качаются в такт моим конвульсиям.

Он:

Она кончила. Я вижу, как ее тело расслабляется, но я не даю ей передышки. Я снимаю банки, оставляя на ее груди два багровых круга. Я беру прищепки. Две дюжины. Я начинаю прикреплять их по кругу вокруг ее ареолов, на самую чувствительную кожу. Затем по линии ее живота, на внутреннюю сторону бедер. Каждая прищепка – это маленький укус. Я слышу, как она всхлипывает в кляп. Ее тело покрыто мурашками. Теперь главный инструмент. Толстая деревянная палка, гладкая, отполированная. На конце я закрепил надувной фаллоимитатор. Я медленно ввожу его в ее еще сокращающуюся от оргазма вагину. Он скользит легко, она мокрая до безумия. Я начинаю двигать им, в том же ритме, в котором бьется ее сердце. А потом я нажимаю на грушу.

Она:

Боль от прищепок – это тысяча иголок, впившихся в мою кожу. Но это не просто боль. Это фон, перкуссия для главного мелоса. И этим мелосом становится то, что он делает сейчас. Деревянная палка внутри меня – холодная, неодушевленная. Она движется механически, безжалостно. А потом… внутри что-то начинает расти. Я чувствую, как фаллоимитатор раздувается, растягивает меня изнутри, давит на все точки, заполняет собой каждую щель. Ощущение, что я вот-вот лопну, что мое тело не способно вместить в себя столько. Он накачивает его еще, и еще. Я чувствую, как его стенки давят на шейку матки, как растягиваются мышцы. Это боль, это давление, это неземное блаженство. Я теряю счет времени, теряю себя. Есть только это растущее давление внутри и тысяча укусов снаружи.

Он:

Я хочу большего. Я хочу видеть ее полностью открытой, уязвимой. Я снимаю палку, и она стонет от пустоты. Я подкладываю под ее попу три подушки. Ее таз взметается вверх, ее вагина и анус открываются мне, как два цветка, ждущие опыления. Я беру две толстые церковные свечи. Я вставляю одну в ее влагалище ,другую — в ее анус. Они входят туго, ее мышцы сжимаются вокруг воска. Я зажигаю фитили. Два огонька загораются в темноте, как злобные глаза, освещая ее поднявшийся таз. Я просто смотрю. Жду.

Она:

Я чувствую, как холодный, гладкий воск входит в меня, в оба моих отверстия, заполняя их, раздвигая. Это странное, инородное ощущение. А потом я слышу шипение спички и чувствую тепло. Я знаю, что он зажег их. Я не вижу огня, но я чувствую его. Я чувствую, как он плавит воск изнутри. Тепло начинает проникать в мои самые глубины, разливаясь по венам. А потом первая капля. Она падает не на кожу, а прямо на мою клиторальную область, разогретую вакуумом. Это не просто ожог. Это взрыв. Боль и удовольствие сливаются в один ослепительный белый свет. Я кричу. Другая капля падает на внутреннюю сторону бедра. Затем на живот. Капли стекают по моим ногам, по моему животу, оставляя за собой огненные следы, которые тут же сменяются ледяным предчувствием следующей капли. Я больше не существую. Я — лишь холст для его огненной живописи.

Он:

Она бьется в агонии экстаза. Ее тело — это дрожащая, мокрая от пота и слюны поверхность, покрытая воском. Капли падают, и она подпрыгивает под каждой из них. Я беру два металлических шаблона в форме сердечка. Я прижимаю один к ее соску, все еще зажатому в тисках, и беру в руки свечу. Я начинаю капать расплавленным воском прямо в центр сердечка. Воск заполняет форму, покрывая сосок толстым слоем. Я делаю то же самое с другой грудью. Теперь у нее на сосках два красных восковых сердца. Она выглядит как жертвенный алтарь. Я слышу жужжание видеокамеры, которую я установил на штативе. Щелчок затвора фотоаппарата. Я хочу запечатлеть этот момент навечно. Я хочу, чтобы она видела это потом. Чтобы она видела, какой красивой она бывает, когда полностью отдается.

Она:

Я слышу камеру. Этот звук — жужжание, щелчки — он не пугает меня. Он подтверждает. Он делает меня объектом искусства, объектом его желания. И это приводит меня в неописуемый восторг. Я знаю, что он смотрит на меня, что он записывает мое унижение и мое блаженство. Воск на моих сосках застывает, сжимая их в горячий кокон. Боль постоянная, тупая. А потом я чувствую его. Он откладывает все свои инструменты. Я чувствую его вес на кровати. Он входит в меня. Не палка, не фаллоимитатор. Он. Его живой, горячий, пульсирующий член. Он толстый и длинный, и он заполняет меня по-другому. Он движется медленно, глубоко, и с каждым толчком я чувствую, как его тело касается моего, как его ладони лежат на моих бедрах. Это не просто секс. Это обладание. И я взрываюсь еще раз, на этот раз от ощущения его внутри, от знания, что это он, мой мужчина, доводит меня до этого безумия.

Он:

Ее внутренние мышцы сокращаются вокруг меня, сжимая меня так сильно, что я едва могу сдержаться. Я даю ей насладиться этим моментом, а затем выхожу. Моя работа еще не закончена. Я переворачиваю ее на живот. Ее руки все еще привязаны, теперь они вытянуты над головой. Ее спина — идеальная, гладкая, за исключением нескольких прищепок, которые я там оставил. Я беру анальную пробку с бриллиантом на конце. Она тяжелая, холодная. Я смазываю ее и медленно ввожу в ее попку. Она стонет в подушку. Когда пробка встает на место, я вижу, как бриллиантик мерцает в полумраке. Красиво. Я беру еще горсть прищепок и начинаю прикреплять их на ее ягодицы, создавая веерную картину. А затем я беру свою палку с надувным членом и снова ввожу ее в ее вагину, теперь с новой стороны.

Она:

Я на животе. Мое лицо вдавлено в подушку, я едва могу дышать через кляп. Пробка в попке ощущается постоянно, она давит изнутри, напоминая о себе при каждом движении. Прищепки на ягодицах — новая, острая боль. И снова палка. Он снова трахает ею, снова накачивает ее, пока я не чувствую, что вот-вот разорвусь пополам. Он делает это долго. Очень долго. Два часа сливаются в один бесконечный оргазмический спазм. Он использует лед, проводя им по моему позвоночнику, заставляя меня кричать от контраста. Он использует перо, щекочет мне ножку, доводя меня до слез от смешанных ощущений. Он бьет меня по ягодицам тонкой прутом, оставляя красные полосы, которые тут же обжигает воском. Я уже не думаю. Я просто чувствую. Я — оголенный нерв.

Он:

Я смотрю на часы. Два часа. Ее тело покрыто потом, слюной, воском, следами от прищепок и прута. Она дрожит, даже когда я ее не трогаю. Ее мышцы сведены судорогой. Она на пределе. Но она еще не сломлена. Я медленно начинаю снимать все. Сначала прищепки. Прилив крови к освобожденным местам вызывает новую волну боли, и она всхлипывает. Я снимаю зажимы с ее сосков, они опухшие и багровые. Я аккуратно снимаю восковые сердца. Я развязываю ее руки. Они безвольно падают. Я снимаю кляп. Ее губы сухие, распухшие. Я подношу к ее рту стакан с водой и помогаю ей сделать несколько глотков. Я снимаю повязку с ее глаз. Она щурится от слабого света.

Она:

Свет. Я вижу его лицо. Оно уставшее, но довольное. В его глазах не жестокость, а… гордость. Любовь. Мое тело ноет, каждый сантиметр кожи кричит от боли и удовольствия. Я чувствую, как дрожат мои руки, как болят плечи. Я чувствую, как из меня все еще вытекает влага. Я чувствую бриллиант в своей попке. Я смотрю на него, и в этот момент я понимаю все. Это не просто игра. Это не просто секс. Это – мы. Я люблю его. Я люблю его так сильно, что боюсь, что мое сердце не выдержит. Я хочу проводить с ним так всю жизнь. Я хочу, чтобы он каждый день ломал меня и собирал заново. Но я также смотрю на свое израненное, измотанное тело и понимаю: я боюсь. Я боюсь умереть. Умереть от оргазмов. Умереть от его любви. И эта мысль не пугает меня. Она пьянит.